...Как и все мои портреты – я уже говорил – он был идеализирован: на меня смотрел мало знакомый человек, похожий на Исусика, с волнистыми, чуть вьющимися на конце волосами и рыжеватой козлиной бородкой. И глаза…
Как-то я зашел в гости к своему приятелю Володе Чугуеву и его замечательной жене Ольге. Ольга была намного старше нас, родилась во Франции в семье эмигрантов, в начале 50-х, когда ей было уже 19 лет, ее родители решили вернуться в СССР. И она в чем-то до сих пор оставалась непохожа на нас, советских людей – очень деликатная, открытая, добрая, ни на что не жалующаяся, с радостным мироощущением, хотя и далеко не сладко ей пришлось на своей исторической родине.
Оля немного рисовала. И как раз, буквально за день до моего прихода, ей подарили набор пастельных мелков. Так что она решила тут же их опробовать. На мне. И пока я был у них дома, набросала - пока карандашом - мой портрет.
В следующий раз мы встретились почти через месяц. Портрет был готов. Как и все мои портреты – я уже говорил – он был идеализирован: на меня смотрел мало знакомый человек, похожий на Исусика, с волнистыми, чуть вьющимися на конце волосами и рыжеватой козлиной бородкой. И глаза… Ах, эти глаза, нарисованные женщиной. У меня три портрета, выполненные разной женской рукой, и все они похожи друг на друга – глазами: всегда не мужские, но кукольные.
В то время это был один из моих первых портретов, и я искренне поблагодарил Ольгу. «А ты знаешь, твой портрет плакал», - вдруг сказала она. «Как это?», - заинтересовался я. «Я же пастелью первый раз рисовала, ну и когда ее закрепляла, то поставила картину вертикально, вот пастель и потекла. Но так получилось, что текло только из глаз, как будто ты плакал. Я потом все подтерла, но подтеки из глаз немного остались – видишь?». Я пригляделся: действительно из глаз вниз устремились и застыли два размытых грязновато-темных ручейка.
«Когда это было?», - спросил я. «Что?», - не поняла Ольга. «Когда портрет плакал?» «Не помню». «Вспомни, пожалуйста». «По-моему, в прошлую среду». «А во сколько?», - тихо, почти заговорчески уточнил я. «Часа в три...»
Именно в прошлую среду, в три часа дня, играя в нашем школьном, тесном, старом, подвальном, физкультурном зале в волейбол со старшеклассниками (это был принципиальный матч - учеников против учителей), я, потянувшись за мячом, буквально полез на стену и, опускаясь, напоролся на металлический штырь от крепления сетки. Мне пробило подмышку, и из образовавшейся дырки довольно обильно потекла кровь…
Этот портрет долго висел потом у меня в комнате на видном месте, и я всегда смотрел на него с мистическим благоговением. Но затем все как-то прошло, и стало больше вызывать улыбку. Я переехал на другую квартиру и в новый интерьер портрет не вписался. Теперь он лежит среди прочего архивного хлама на палатях.
Весна 1977 год, Москва.
