Пересмотрел старый немецкий фильм “Мост». Дело не в его основном сюжете про мальчиков из гитлер-югенд, которые в самом конце войны защищают никому не нужный мост и зазря погибают. А в том, что я был поражен тем, как выглядел и существовал немецкий городок в апреле 1945 года. Дети продолжали дисциплинированно ходить в школу в аккуратной форме, ездили на велосипедах на прогулки, на рыбалку, полицейский следил за порядком, профилактически заходил в дома, вел беседы с родителями о поведении детей; а в домах было уже бедновато, тем не менее, этикет соблюдался, руки перед едой мыли, спасибо-пожалуйста говорили и спать ложились не в одежде, укрываясь более или менее свежим бельем.
К чему это я? Сейчас скажу. Но сначала еще об одном фильме – «Поезд» называется, с Третиньяном и Шнайдер. И опять речь не о кино, как таковом. 1940 год. Поезд едет из оккупированной Бельгии во Францию, потом пассажиры в силу драматических обстоятельств оказываются в каком-то вагоне-теплушке, поезд периодически бомбят, люди едут несколько суток, но… Никто не теряет человеческого облика, личного достоинства, не оскотинивается, во всяком случае, во внешних проявлениях: женщины занимаются туалетом и гигиеной, мужчины стараются быть деликатными, друг другу помогают, делятся, чем могут…
Эти фильмы снимались не для того, чтобы обращать внимание на такие детали – это как бы само собой. Но я обратил. Потому что для нашего российского глаза, это удивительно. Почему?
И я тут же наткнулся на одно место в небольшой Нобелевской речи Томаса Манна, произнесенной им в 1929 году. Вот цитата, собственно, ради которой я и вспомнил об этих фильмах и написал этот пост.
«Все, что в последние полтора десятилетия было создано в Германии в духовной и художественной областях, создавалось не в благоприятных психологических и материальных условиях; ни одно произведение не созревало и не завершалось в безопасности и покое, нет, условия искусства и духовной жизни были условиями острейших общих проблем, условиями нужды, взбудораженности и страданий, почти восточной, почти русской сумятицы страданий, в которой немецкий дух сохранил западный, европейский принцип, честь формы. Ведь форма, не правда ли, - это европейское дело чести!..»
