Копелев, прототип солженицынского Рубина, могучий старик с большой седой бородой, похожий на Кропоткина или Лаврова (судя по их фотографиям), был очень занят со своим литературным секретарем и немецким переводчиком. К этому времени его жена, Раиса Орлова, уже умерла.
В Германии мне говорили, что Копелев - единственный эмигрант, с которым считаются немцы. Он мог позвонить напрямую самому Коллю.
Я что-то стал говорить ему про нашу газету: новый взгляд, трактующий образование в самом широком смысле… Он меня перебил: «А какая Ваша позиция?» «В каком смысле?» - не понял я. «Что Вы думаете о положении в мире, о том, что нынче происходит». «А что, собственно, происходит?» - чуть не сказал я. Но вместо этого начал робко говорить что-то вроде: мы не то, чтобы аполитичны, но сторонимся политики, стараемся больше внимания уделять гуманитарным вопросам, общечеловеческим темам.
Копелев снова перебил: «А война - не общечеловеческая тема, не гуманитарный вопрос? У вас должна быть позиция». «Причем здесь война, по поводу чего у нас должна быть позиция, поясните, пожалуйста», - все же попросил я. «На Балканах уже взорвалось, а это подбрюшье Европы – может полыхнуть везде». Я, по-моему, даже не нашелся, что ответить, лишь кивнул из вежливости головой. Через паузу все же спросил, можно ли взять у него интервью. Он без большого желания разрешил позвонить позже. Что я и сделал через пару дней и взял интервью. Текст надо было отдать на сверку его дочери в Москве.
Уже приехав домой, узнал, что Копелев сломал ногу. Полез выступать на импровизированную трибуну, на каком-то политическом форуме. По-моему, дело было где-то в цирке.
январь 1993, Кельн.
